Террористка 21 века носит фамилию русского генерала века 19-го
Трепов получил рану головы от удара топором. Но отобрал его у террористов, ранил одного, троих обратил в бегство.
Говорят, из-за Фёдора Трепова начался левый террор народовольцев. Думаю, врут, народовольцы сами были тварями, типа современных левых либералов. Когда он управлял тюрьмой, где содержались левые террористы, за нарушение режима Фёдор приказал выпороть народовольца Боголюбова. А потом жестко подавил тюремный бунт политических заключённых.
Левые террористы приговорили Трепова к смерти. В 1878 г. в него стреляла Вера Засулич, но русский герой выжил. Весь тогдашний либеральный мир сопереживал террористке. На волне торжествующего в просвещенном обществе либерализма она была оправдана судом присяжных.
Какая ирония истории! В 2023 году за теракт против русского философа и воина Владлена Татарского (Максима Фомина) была задержана леволиберальная соевая активистка Дарья Трепова. Странно как, Вера Засулич 21 века носит фамилию русского генерала, в которого стреляла террористка века 19-го.
Еще раз, русофобия - опасная болезнь, она должна приводить к смерти ее носителей, а не русских героев.
Каждому русофобу нужен ледоруб! В голову, а не в руку.
Роман Антоновский
Итак, бомбистка Трепова, подозреваемая в убийстве Максима Фомина, задержана. Конечно ее знаковая фамилия в сочетании с местом исполнения теракта (Засулич стреляла в Трепова в двух километрах от места взрыва) вызвали волну исторических аллюзий и рефлексий. Давайте ее продолжим.
Анатолий Кони, председатель суда, который, как известно, оправдал Веру Засулич, в своих мемуарах оставил очень важное описание контекста событий. Почитайте. И подумайте как нам не зайти на тот же круг.
«На нервное состояние общества очень повлияла война.
За первым возбуждением и поспешными восторгами по поводу Ардагана и переправы через Дунай последовали тяжелые пять месяцев тревожного ожидания падения Плевны, которая внезапно выросла на нашем пути и все более и более давила душу русского человека, как тяжелый, несносный кошмар.
Падение Карса блеснуло светлым лучом среди этого ожидания, но затем снова все мысли обратились к Плевне и горечь, негодование, гнев накипали на сердце многих.
Известие о взятии Плевны вызвало громадный вздох облегчения, вырвавшийся из народной груди. Точно давно назревший нарыв прорвался и дал отдых от непрестанной, ноющей боли… Но место, где был нарыв, слишком наболело, и гной не вытек… Утратилась вера в целесообразность и разумность действий верховных вождей русской армии.
И когда наше многострадальное, увенчанное дорого купленною победою, войско было остановлено у самой цели, перед воротами Константинополя, и обречено на позорное и томительное бездействие; когда размашисто написанный Сан-Стефанский договор оказался только проектом, содержащим не «повелительные грани», установленные победителями, а гостинодворское запрашивание у Европы, которая сказала: «nie poswalam»; когда в ответ на робкое русское «vae victis» Англия и Австрия ответили гордым «vae victoribus», тогда в обществе сказалась горечь напрасных жертв и тщетных усилий.
Наболевшее место разгорелось новою болью.
В обществе стали громко раздаваться толки, совершенно противоположные тем, которые были до войны.
Стали говорить о малодушии государя, о крайней неспособности его братьев и сыновей и мелочном его тщеславии, заставлявшем его надеть фельдмаршальские жезлы и погоны, когда в сущности он лишь мешал да ездил по лазаретам и «имел глаза на мокром месте».
Стали рассказывать злобные анекдоты про придворно-боевую жизнь и горькие истины про колоссальные грабежи, совершавшиеся под носом у глупого главнокомандующего, который больше отличался шутками дурного тона, чем знанием дела.
К печальной истине стала примешиваться клевета, и ее презренное шипенье стало сливаться с ропотом правдивого неудовольствия. Явился скептицизм, к которому так склонно наше общество, скептицизм даже и относительно самой войны, которую еще так недавно приветствовали люди самых различных направлений.
«Братушки» оказывались, по общему единодушному мнению военных, «подлецами», а турки, напротив, «добрыми, честными малыми», которые дрались, как львы, в то время как освобождаемых братьев приходилось извлекать из «кукурузы» и т. д.
Да и самая война начала иногда приписываться лишь личному и затаенному издавна желанию государя вернуть утраченные в 1856 году области и тем удовлетворить своему оскорбленному исходом Крымской войны самолюбию.
Забывалось, как все толкали его на эту войну, так как она признавалась «святою задачею России» и «великим делом освобождения славян». Циркулировала чья-то игра слов, что вся эта война определяется одним словом: «О-шибка!» [О, Шипка!]».
Васильев Одесский